Психология сочувствия: Почему сердце болит за одного, а не за миллионы

Когда в новостях вспыхивает сообщение о ребёнке, потерявшемся в лесу, или о семье, потерявшей дом из-за пожара, мы часто останавливаемся, читаем детали, возможно, даже донатим. Но когда речь идёт о тысячах погибших на войне или миллионах беженцев, эмоции словно притупляются. Почему так? Это не равнодушие, а особенность нашей психики, которая делает нас людьми. Давайте разберёмся, почему мы сильнее реагируем на беду одного человека, чем на массовые трагедии, и возьмём за пример войны — тему, которая, к сожалению, всегда актуальна.

Идентифицированная жертва: когда один становится ближе всех

Представьте историю конкретного человека. Скажем, во время войны в Украине журналисты рассказывают о мальчике из Мариуполя, потерявшем родителей и теперь живущем в подвале с бабушкой. Мы видим его фото, слышим, как он плачет, и вдруг эта история цепляет за живое. А теперь сравните с сухой статистикой: «Более 10 тысяч гражданских погибших с начала полномасштабного вторжения». Цифры поражают разум, но не сердце.

Это явление имеет название «эффект идентифицированной жертвы» (identified victim effect). Психологи выяснили, что мозг легче сопереживает, когда мы можем представить конкретного человека с именем, лицом и историей. Одна жертва — это трагедия, которую мы можем «почувствовать». Масштабные катастрофы превращаются в абстрактные числа, и эмоциональный отклик слабеет. Почему? Потому что наша эмпатия эволюционно настроена на малые группы: в первобытных сообществах мы помогали родственникам или соседям, а не анонимным массам.

Исследования это подтверждают. В 2007 году психолог Пол Словик (Paul Slovic) из Университета Орегона провёл серию экспериментов. В одном из них участникам показывали фото африканской девочки Рокии, которая голодала. Люди жертвовали в среднем 2,5 доллара. Когда добавляли статистику о миллионах голодающих в Африке — сумма падала до 1,5 доллара. А если комбинировали фото и статистику — эффект исчезал почти полностью. Словик объясняет: статистика активирует аналитическое мышление, которое блокирует эмоции.

На войнах это видно отчётливо. Во время Второй мировой войны история Анны Франк — одной еврейской девочки, прятавшейся от нацистов, — стала символом Холокоста. Её дневник прочитали миллионы, и он вызывал слёзы. Но 6 миллионов погибших евреев? Это цифра, которую тяжело осмыслить. Анна стала «идентифицированной жертвой», которая олицетворяла весь ужас.

Психическое онемение: когда мозг защищается от перегрузки

Ещё один ключевой механизм — «психическое онемение» (psychic numbing), термин, также введённый Полом Словиком. Когда трагедия приобретает массовый масштаб, мозг просто «выключает» эмпатию, чтобы не сойти с ума от боли. Это как защитный щит: если сочувствовать каждому из тысяч погибших на фронте, мы бы не смогли функционировать.

Возьмём войну в Сирии. С 2011 года там погибло более 500 тысяч человек, миллионы стали беженцами. Но пик мирового внимания пришёлся на 2015 год, когда фото трёхлетнего Айлана Курди, утонувшего и лежащего на пляже в Турции, облетело мир. Один ребёнок — и вдруг политики говорят о кризисе, люди донатят, СМИ в эфире. Почему не раньше? Потому что до того были только цифры.

Это хорошо иллюстрирует наблюдение Матери Терезы (хотя она не психолог, её слова часто цитируют): «Если я смотрю на толпу, я никогда не буду действовать. Если я смотрю на одного человека, я буду действовать». Словик развил это в экспериментах с войнами. В 2014 году он изучал реакцию на геноцид в Дарфуре: когда показывали одну жертву — донаты вырастали на 50 %, с массовой статистикой — падали.

Интересный факт из психологии: это связано с эффектом «угасания сочувствия» (compassion fade). Нейробиологи, используя МРТ, показали, что при историях об одном человеке активируется миндалина — центр эмоций. При массовых трагедиях — префронтальная кора, которая рационализирует: «Это далеко, я ничего не могу сделать». Исследования в области нейробиологии подтверждают: эмпатия падает экспоненциально с ростом числа жертв.

Войны как зеркало: примеры из истории и современности

Вернемся к войнам. Во Вьетнамской войне (1955–1975) фото девятилетней Ким Фук, бегущей голой от напалма, изменило общественное мнение в США. Одна девочка — и протесты усилились, хотя война длилась годами с миллионами жертв.

Сегодня, в российско-украинской войне, происходит то же самое. Истории о конкретных людях — как бабушка из Бучи, пережившая оккупацию, или солдат, потерявший ногу, — собирают миллионы просмотров и помощи. А отчёты ООН о 10 миллионах перемещённых? Они важны, но не цепляют так. Наблюдение (без конкретных исследований, поскольку это общая тенденция): волонтёры чаще помогают индивидуально — отправляют посылку одной семье, чем в общий фонд для тысяч.

Ещё один аспект: медиа-эффект. Журналисты знают об этом интуитивно, поэтому фокусируются на личных историях. Во время войны в Ираке 2003 года история Джессики Линч, американской солдатки, попавшей в плен, стала сенсацией. Миллионы следили за её спасением, хотя война унесла сотни тысяч жизней.

Почему это важно понимать и как с этим бороться?

Эта особенность психики имеет последствия. Политики и благотворители используют её: кампании с фото одного ребёнка собирают больше, чем апелляции к статистике. Но есть и минус — массовые трагедии недооценивают. Словик предлагает «бороться» с онемением: разбивать статистику на истории. Например, вместо «1 миллион беженцев» — «встречайте Марию, которая бежала с тремя детьми».

В психологии есть понятие «нечувствительность к масштабу» (scope insensitivity). Эксперимент Даниэля Канемана (лауреата Нобелевской премии) это доказывает: люди готовы платить одинаково за спасение 2 тысяч или 200 тысяч птиц от нефтяного пятна. То же самое с войнами.

Если вы хотите помогать эффективнее — ищите личные истории. Читайте интервью с ветеранами, смотрите документалистику о конкретных людях. Это не сделает вас равнодушным к массам, но разбудит эмпатию.

Итог: мы устроены так, но можем меняться

Мы реагируем сильнее на одного, потому что эволюция сделала нас чувствительными к близкому. Массовые трагедии, как войны, перегружают систему, вызывая онемение. Исследования Словика, эксперименты с МРТ и исторические примеры доказывают: это не слабость, а механизм выживания. Но осознание помогает — мы можем сознательно расширять круг сочувствия. В следующий раз, когда увидите статистику о войне, попробуйте представить одного человека за этими цифрами. Возможно, это изменит ваш взгляд.

Источники для более глубокого чтения:

• Slovic, P. (2007). "If I look at the mass I will never act": Psychic numbing and genocide. Judgment and Decision Making.
  Аннотация: Ключевая статья Пола Словика, где он подробно описывает феномен «психического онемения». Он объясняет, почему наша способность к сочувствию уменьшается, когда число жертв растет, и как это мешает нам адекватно реагировать на массовые трагедии и геноцид.
• Пинкер, С. (2011). «The Better Angels of Our Nature: Why Violence Has Declined» (Лучшее в нас: Почему насилия в мире стало меньше).
  Аннотация: В этой фундаментальной книге Стивен Пинкер анализирует снижение уровня насилия в истории человечества. Он рассматривает психологические механизмы, способствующие миру, включая эмпатию, но также отмечает её ограничения и предвзятость (что совпадает с идеей «идентифицированной жертвы»).
• Статьи в The Guardian (и других мировых СМИ) об «эффекте Айлана Курди» (2015).
  Аннотация: Множество аналитических статей, вышедших после публикации фотографии утонувшего сирийского мальчика Айлана Курди. Они описывают, как этот один снимок мгновенно изменил общественный и политический дискурс о проблеме беженцев в Европе — то, чего не могли сделать годы статистики о тысячах погибших.

Это не приговор нашей эмпатии, а возможность стать лучше.